Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4
«Вечером, когда, сделав свои визиты, мадам вернулась домой, всё на «конспиративной даче» было как всегда: чисто, чинно, никаких следов безобразной оргии, которую мы с «волчицей» учинили днём. Даша, скромная, гладко причёсанная, с потупленным взором, в белом, тщательно отглаженном переднике тихо ходила по комнатам, преданно поглядывая на хозяйку, готовая тут же исполнить любой её приказ. И только я, украдкой вглядываясь в лицо горничной, видел в нём на мгновение прорывавшееся наружу, хотя и тщательно скрываемое, тёмное торжество.
Я же, глядя на Дашу, вопреки здравому смыслу, вопреки всему, твердил про себя: «Приди, приди и сегодня ночью! Умоляю — приди!..» Она пришла. И этот сладостный ад — или рай? — продолжался до 12 мая 1901 года. Моя устоявшаяся жизнь в Куоккала рухнула в то майское утро мгновенно.
У ворот «конспиративной дачи» остановился знакомый экипаж, и из него вышли Глеб Бокий, Крот, то есть Викентий Павлович Захаревский, и… Иосиф Джугашвили, товарищ Коба. Через несколько минут мы, все четверо, уже были в моей «каминной комнате», к которой я привык и полюбил её, потому что… Вы понимаете почему.
— Покидаешь сей гостеприимный дом сегодня, ближе к вечеру,— сказал Бокий.— Вместе с нами.
— Что за спешка? — удивился я.
— Твой отъезд в Москву через два дня, билет уже куплен. А шестнадцатого мая ты садишься в литерный вагон транссибирского экспресса и отправляешься в Читу, билет заказали московские товарищи. Впрочем, ты получишь все подробные инструкции.— Маленький вождь повернулся к Иосифу: — Так, Коба?
— Так.— «Тот, который…» пристально посмотрел на меня.— Мы, Георгий, всё подготовили. Остается придумать некое убедительное разъяснение для доктора Бадмаева вот к этому документу.— И Коба, вынув из новенького кожаного портфеля о двух замках голубоватый плотный лист глянцевой бумаги, протянул его мне.— Читай внимательно, вникая в каждое слово.
После слова «так» он заговорил на грузинском языке, и по нахмуренному лицу Глеба Бокия я видел, что ему это не нравится. ( Тогда они, в смысле партийной иерархии, были равны, или даже Бокий был выше Иосифа Джугашвили рангом.). Товарищ Коба видел это, но продолжал, по – моему демонстративно, говорить на непонятном для Глеба и Крота языке. Впрочем, может быть, Бокий понимал по – грузински – ведь он тифлисец.
Наверху в центре листа красовался золочёный герб государства Российского с двуглавым орлом, хищно смотревшим своими горбоклювыми головами на восток и на запад, и под ним большими буквами, тоже с позолотой по бокам, значилось: «ИМПЕРАТОРСКОЕ
ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО». И дальше шёл такой текст:
«Генералу в отставке, действительному статскому советнику господину Бадмаеву П. А.
Ваше превосходительство, глубокоуважаемый Пётр Александрович!
Имеем честь обратиться к Вам с нижеследующим предложением и одновременно ходатайством, ратуя за процветание российской науки и культуры, как в её столицах, так и на самых дальних окраинах империи.
Нам известна Ваша многогранная плодотворная деятельность, подвижничество в области экономики и культуры на восточных границах России, в частности на тех, что разделяют нас с Китаем и Монголией. Просвещение некогда диких инородцев, населяющих восточные области государства Российского, приобщение их — при полном уважении национальной самобытности и обычаев — к христианским истинам является великой миссией России.
Наше Географическое Общество совершило несколько экспедиций как в восточные области империи, так и в Китай (с попыткой, увы, пока неудачной, проникнуть в Тибет) и Монголию — археологического, топографического, культурного и т. д. характера. В результате у нас скопилось немало ценных экспонатов в названных отраслях знаний тех восточных народов, с которыми встречались во время своих исследований и экспедиции. Все эти экспонаты, хранящиеся пока в подвалах и запасниках нашего Общества, могли бы занять достойное место в некоем Музее восточной культуры, назовём его пока так. Не сомневаемся, что и Ваши экспедиции и миссии в этом отношении возвращались из Китая и Монголии не с пустыми руками.
Для хранения всех этих экспонатов мы предлагаем Вам, глубокоуважаемый Пётр Александрович, под Вашим патронажем открыть такой Музей восточной культуры в каком-либо восточном городе Российской империи, по Вашему выбору, будь то Иркутск, Чита, Красноярск или Верхнеудинск. Коли Вы соблаговолите принять сиё предложение, мы готовы безвозмездно передать имеющиеся у нас экспонаты в будущий музей.
Теперь о ходатайстве, упомянутом в начале письма.
Мы убеждены, что своеобразным центром Музея восточной культуры, его жемчужиной, если угодно, мог бы стать один экспонат, которого у нас пока нет — его предстоит добыть и найти, нам известно, где он находится.
История, вкратце, заключается в следующем. Группа молодых исследователей, состоящая из студентов последних курсов Петербургского университета, несколько лет под руководством Императорского Географического Общества в российских архивах, книгохранилищах и в архивах ряда восточных стран занималась интереснейшими изысканиями. Вам наверняка известна легенда о троне Чингисхана, который, согласно древним сказаниям, сохранился до сих пор и некими силами, может быть внеземного происхождения, укрыт где-то в горах, по разным версиям — на Алтае, в Тибете, на Памире, в Гималаях.
Наши молодые исследователи задались, согласитесь, потрясающей по своей дерзости целью: установить, есть ли под всеми легендами о троне Чингисхана историческая реальность? То есть, существует ли трон на самом деле?
Но самое невероятное заключается в том, что они нашли документы, свидетельства и проч., подтверждающие факт действительного существования трона Чингисхана! Более того: обнаружена карта с маршрутом к месту в горах — а это Тибет,— где спрятан трон Вашего знаменитого предка. И студенты-исследователи готовы предпринять туда экспедицию, их не страшат никакие трудности. Мы убеждены, что, будь такая экспедиция, предпринята, она непременно увенчается успехом. Во-первых, достаточно убедительны документы, о которых мы упомянули, и логика их толкования нашими исследователями. Во-вторых, что немаловажно, молодые энтузиасты, которые преданы своей идее, свято верят в неё, и найти трон Чингисхана — смысл их жизни.
Другими словами, есть люди, готовые не пожалеть живота своего для достижения поставленной цели: увидеть трон Чингисхана в Музее восточной культуры как его основу, вокруг которой собирается всё остальное.
Но всё, глубокоуважаемый Пётр Александрович, упирается в средства. Вы наверняка понимаете, что подобная далёкая, трудная и опасная экспедиция требует значительных, если не сказать, огромных финансовых затрат. Увы, бюджет нашего Общества более чем скромен, и мы, в значительной степени, существуем на пожертвования и дарения меценатов, включая и царствующих особ, но постоянное государственное содержание мизерно, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Не решитесь ли Вы профинансировать задумываемую экспедицию? Если Ваше решение окажется положительным, соблаговолите сообщить об этом нам, а на все интересующие Вас вопросы ответит податель сего письма Болотов Арсений Николаевич, студент-географ, находящийся сейчас в академическом отпуске перед дипломной работой. Он руководил группой молодых исследователей, обнаруживших след трона Чингисхана, и он возглавит экспедицию, если она состоится.
Хотелось бы надеяться на Ваше положительное решение — ко всеобщему удовлетворению и во славу России, нашего любезного отечества.
Председатель Совета Императорского
Географического Общества — И. В. Селиванов, академик.
Учёный секретарь — Л. Н. Дегало, профессор.
3. V. 1901 года, Санкт-Петербург»
Во время чтения этого документа меня охватили возмущение и протест: «Тот, который…» всё рассказал и Бокию, и Кроту о карте… Как он посмел?!. Однако, читая письмо к доктору Бадмаеву, я ощущал на себе взгляд Иосифа— взгляд успокаивающий; физически он воспринимался как тепло или поток солнечных лучей, попавших на лицо. Наконец я положил на стол пространное послание Географического общества и спросил:
— Эти подписи… ну… и само письмо — мистификация?
Бокий и Крот промолчали. Товарищ Коба, усмехнувшись и продолжая успокаивать меня взглядом, сказал:
— Почти. Но бланк подлинный.
— Погодите! — Я даже вскочил со стула и несколько раз прошёлся по комнате из угла в угол.— Я вручаю письмо доктору Бадмаеву, он благоволит сообщить своё решение, то есть связывается с академиком Селивановым или с этим, как его, с учёным секретарём…
— Не свяжется,— перебил меня Бокий.— Вся почта от Бадмаева в Географическое общество, если она будет, попадёт к нам. Тут всё проработано до мелочей. У нашего Крота там обширные и надёжные связи.
— А если Бадмаев появится в Петербурге,— на этот раз перебил я,— собственной персоной?
— Не появится.— Бокий усмехнулся.— Минимум год он будет в своём лагере под Читой и в поездках по Китаю и Монголии. Он там, в бурятских степях, увяз в своих делах по самые уши. Кроме того, Пётр Александрович человек самолюбивый, самостоятельный — важные решения принимает сам. И если решит субсидировать экспедицию, никакие советы и консультации Географического Общества ему не нужны. Лишь бы он клюнул на трон своего свирепого предка. И тут, господин Болотов, многое, если не всё, будет зависеть от того, как пройдёт ваша личная встреча с этим тибетским лекарем.
— В письме пришлось сочинить…— «Тот, который…» заговорил по-русски с чудовищным акцентом,— …придумать про карту. Убедительно! Верно, Глеб?
— Пожалуй,— согласился тот.
А я еле сдержал вздох облегчения: «Нет, про подлинную карту в Тибет, которая сейчас зашита в подкладке моего пальто, ни Глеб, ни Крот не знают».
— До Москвы,— сказал мне Иосиф,— поедем вместе. Мы тут кое-что с товарищами придумали… Как использовать карту, которая якобы составлена твоей группой молодых учёных.— Он засмеялся.— Молодых, да ранних. Сядем с тобой в купе, закажем хорошего вина и всё окончательно обмозгуем.
— Пойду распоряжусь насчёт обеда,— сказал Бокий, насупленный и недовольный: я окончательно понял, что он терпеть не может, когда Иосиф переходит в разговоре со мной на грузинский язык. – И ты, Арсений, собирайся – часа через два отъезжаем.
— Или через три, — добавил по грузински Иосиф, хитро подмигнув мне.
Глеб вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.
— Чего нервничает? – По лицу Джугашвили блуждала довольная ухмылка. – Для него грузинский – второй родной язык. Всё понимает, а злится!
— Может быть, Глеб хочет, — сказал я, — чтобы всем было понятно, о чём именно мы говорим.
И я взглянул на Крота, сидевшего на корточках у камина, в котором догорали чёрные поленья. Не знаю, какими дровами у мадам Миллер топили в тот день камин, но поленья были чёрными, пожалуй, тёмно-коричневыми и горели без всякого потрескивания. «Тот, который…» проследил за моим взглядом, и вдруг лицо его напряглось, застыло, он прикрыл глаза, и у меня создалось впечатление, что Джугашвили не хочет, чтобы я видел их. Он молчал, будто не услышал меня.
А я испытал чувство беспокойства, тревоги. Нет, не так… Во мне уже давно возникло нечто: дискомфорт, душевное неудобство. Это чувство появилось — или усилилось,— когда я, сначала невольно, бросил взгляд на Викентия Павловича Захаревского; потом, ещё во время чтения письма от Географического Общества, желание посмотреть на него возникало всё чаше, будто мне кто-то нашёптывал, приказывал: «Посмотри, посмотри на него!»
Крот же абсолютно и полностью «отсутствовал»»: он за всё время, пока наш разговор крутился вокруг письма, ничего не сказал, ни единой фразы, не изменил довольно неудобной позы — сидеть на корточках! — у камина. Было полное впечатление, что человек вроде бы находится в комнате и в то же время его здесь вовсе нет… Поглядывая на Викентия Павловича, я всё больше испытывал чувство страха. Я просто не узнавал его… Да, это, безусловно, был тот самый господин, который блестяще выступил на конспиративной квартире в Петербурге, и в то же время это был явно не он…
Крот сидел ко мне вполоборота, и я хорошо видел половину его лица. Оно мне казалось неестественно бледным ( никакого румянца на щеках! ), дряблым, в ровных, правильных, что ли, морщинах — за прошедшие два месяца господин Захаревский, если это был он, катастрофически состарился. И три обстоятельства чрезвычайно удивили меня. Во-первых, поза, в которой Крот сидел у камина; было в ней что-то знакомое! И новое лицо Викентия Павловича я уже где-то видел: бледность, высокий лоб, неестественные, будто вылепленные скульптором, ровные, «красивые» морщины… Ещё немного, и я вспомню!.. Нет… Память отказывалась прийти мне на помощь, но необходимое воспоминание было где-то рядом, ещё один шаг… Но я был не в силах его сделать. Во-вторых, Крот сидел совсем рядом с жарким камином, и я видел — он не ощущает тепла живого огня. В-третьих… был момент: большая навозная муха, ожившая под лучами майского солнца, неведомо как появилась в комнате и с громким жужжанием начала летать под потолком, и на неё невольно все, кроме Викентия Павловича, обратили внимание; и тут муха очутилась на лице Крота, она неторопливо, останавливаясь, ползла от уха по щеке к уголкам рта. Помню, я подумал: «Это же невероятно щекотно!» А Крот никак не отреагировал на путешествие мухи по своему лицу. Он ничего не чувствовал. Да кто же это сидит перед камином?.. Мне бы тогда додумать всё до конца, попытаться вспомнить, проанализировать…
Пришёл Бокий, сказал:
— Обед скоро. Нас позовут.
Ещё минут пятнадцать мы – я, «Тот который…» и Глеб – болтали, так, ни о чём, о пустяках. В дверь деликатно трижды постучали.
— Входите! — сказал я, и сердце моё упало; сейчас в комнате появится Даша. Неужели уже никогда…
Но в открытой двери стояла Анна Карловна, чопорная, подтянутая, аккуратная.
— Прошу к столу, господа!
В гостиной гороховый суп со свининой разливала по тарелкам сама хозяйка «конспиративной дачи». Затем она принесла из кухни большую сковородку с жареной стерлядью и сказала:
— Один момент! Я подам гарнир: картофельное пюре на молоке, с морковью.
— Позвольте мне помочь вам! — Я уже поднялся со стула.
— Нет, нет, Арсений Николаевич! — категорически запротестовала мадам.
И скоро на столе появилась белая эмалированная кастрюля с горячим пюре. Анна Карловна начала раскладывать рыбу и гарнир по фарфоровым тарелкам из старинного, наверно, фамильного сервиза — в центре каждой был изображён средневековый готический замок, копия какого-нибудь рыцарского родового гнезда в Пруссии или Саксонии. На языке у меня вертелся вопрос, но я молчал.
За меня его задал Бокий:
— А где же наша несравненная Даша?
Мадам подняла глаза от тарелки, внимательно посмотрела на Глеба.
— Я отпустила её на три дня к старшей сестре в Выборг. Она давно просилась. Вы хотели видеть горничную, Глеб Иванович, по какому-нибудь делу?
— Господь с вами, Анна Карловна! Какое у меня может быть дело к вашей горничной? Просто… Непривычно как-то… Вы подаёте блюда…
— Полно! – перебила мадам, явно смягчившись. Если нужно, я всё могу делать по дому.
— Браво! — это сказал «Тот, который…», трижды хлопнув в ладони.
