Посвящается 100-летию Великой Октябрьской социалистической революции
Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6
22 сентября 1901 года
«Утро было тёплое, почти летнее, солнце било прямыми лучами в окна кабинета Петра Александровича. Было семь часов. Мы стояли у карты на стене, уже в который раз сверяя маршрут, и Бадмаев говорил мне:
— Итак, Арсений Николаевич, вот в эти монастыри вы доставите мои послания. Все они на пути вашего следования. ( «В Монголии и Китае – да, — успел подумать я. – Но в Тибете…» ) Исключение составляют три из них, вы знаете.
— Да, Пётр Александрович, знаю.
— Вы с письмами отправитесь туда вместе с моими людьми, которые примкнут к вам в Монголии.
— Безусловно, Пётр Александрович. Всё будет сделано, как мы с вами договорились.
— Что же, — хозяин кабинета выдвинул ящик письменного стола, — вот вам письма. – Толстая пачка конвертов ( на каждом написан адрес ) была перевязана крест – накрест тонким, гибким ремешком. – И два чека: на семьдесят пять тысяч и на пятьдесят тысяч. Вторую сумму вам надлежит получить на обратном пути. – Пётр Александрович улыбнулся. – Помимо дорожных и прочих расходов в пятидесяти тысячах заключён и ваш гонорар.
— Спасибо, Пётр Александрович. – Я спрятал оба чека в бумажник и тоже позволил себе улыбнуться. – Я понимаю так: мы возвращаемся с троном Чингисхана. Ну а если экспедиция окончится неудачей? В гонораре мне будет отказано?
— Вы его заслуживаете за одно дерзновение. Ведь вы намерены легенду, миф сделать реальностью. Словом, в любом случае гонорар, то есть остаток от конечной суммы, если он будет, — ваш. И оставим эту тему. Главное – возвращайтесь со своими товарищами целыми и невредимыми. Давайте – ка по русскому обычаю присядем на дальнюю дорожку. – Мы сели в кресла. Перед нами на столе был поднос из старой меди, на нём стояла тёмная бутылка без этикетки и две рюмки. Доктор Бадмаев наполнил их. – Настойка из трав, собранных в нашей Агинской степи. Ей – лет двадцать. Что же, Арсений Николаевич, тоже по русскому обычаю: на посошок! Знаете, в чём смысл этого тоста?
— Нет, Пётр Александрович. Я ведь… Как сказать? Не совсем русский…
Хозяин кабинета поморщился:
— В таком случае, я тоже не совсем… Но, дорогой мой! Мы оба с вами россияне. Нам выпала честь родиться в великой и прекрасной стране! – И он остановил себя: — Ладно! На эту тему я могу говорить бесконечно. Как – нибудь в другой раз. Так вот, — он поднял свою рюмку, — на посох – это третья рюмка вина перед дальней дорогой, на прощанье: первая – на праву ногу, вторая на леву, третья рюмка – на посох, на который путник будет опираться в своём пути. Но у нас с вами только одна рюмка, и потому – на посошок! Это – заздравная чарка на путь – дорогу. Да сопутствует вам удача!
Мы чокнулись и выпили – тёмно – коричневая настойка была густой, терпкой, во рту остался приятный вкус степных, неведомых мне трав.
Наша экспедиция отправилась из Читы 22 сентября 1901 года. Семь человек на низкорослых и крепких монгольских лошадях: я, ответственный за всё ( «командир» — называли меня в отряде ), пятеро моих верных друзей из Александрополя и Карса, Артур Кралайн; с нами шли три верблюда, нагруженные всяким скарбом, их вели два бурята-погонщика, у нас с ними был договор: пересекаем границу Монголии, и они получают окончательный расчёт, а мы для дальнейшего следования нанимаем местных проводников.
При мне были необходимые документы, тридцать тысяч золотых русских рублей, две карты: на одной проложен маршрут, по которому нам предстояло следовать к конечному пункту, затерянному в горах Тибета — это карта для доктора Бадмаева, и моя заветная карта, где был указан подлинный маршрут к башне номер пять, ведущей в подземные катакомбы Шамбалы; на бадмаевской карте наш путь по территории Тибета пролегал параллельно с истинным маршрутом. И в связи с этим возникала одна сложная дилемма. Я пока не знал как её решить и говорил себе: «Что-нибудь придумаю на месте».
Глаза слепило утреннее солнце. Покидая лагерь доктора Бадмаева ( только-только мы оказались за воротами ), я увидел, что в белесом небе недосягаемо высоко над нами кружит орёл, распластав широкие могучие крылья. И он, плавно описывая свои воздушные фигуры, то отдаляясь в стороны, то зависая в самом зените над нашими головами, сопровождал караван несколько часов. Примета? К худу или к добру?.. Орёл в конце концов исчез, когда впереди возникла волнистая гряда невысоких сопок: одинокий воздушный скиталец, повернул назад, в родные степи, скоро превратился в чёрную точку и растворился в бледно-голубой необъятности. А дальше?..
Нет, я не буду подробно описывать наш поход до Тибета. Скажу одно: с самого начала нам сопутствовала удача, мы продвигались довольно быстро, держа путь на юго-запад, а по пятам за нами следовала осень с первыми заморозками, с холодными звёздными ночами и с поднимающимся по утрам северным ветром. Временами казалось, что где-то совсем рядом зима и вот-вот она нас настигнет. И всё-таки мы двигались быстрее бурятской малоснежной зимы. Мы шли на юг, и путь до китайского города Кетена на границе с Тибетом я надеялся пройти дней за двадцать — двадцать пять в условиях тёплой, даже благодатной осени, характерной для этих мест.
Монгольскую границу мы пересекли в районе Кяхты, распрощались с бурятами-проводниками, переправились через бурную и прозрачную Селенгу и по правому берегу реки двинулись в глубь страны, наняв для ухода за верблюдами и лошадьми двух монголов — до тех пор, решил я, пока в отряде не объявятся люди Бадмаева. Они появились у нас в палатке, которую мы с Артуром Кралайном занимали, поздно вечером, возникнув из степной мглы, наполненной неотчётливыми шорохами — то ли ветер, то ли бесплотные духи,— криками хищных ночных птиц и невнятным говором близкой реки на каменистых перекатах. Воины были молчаливы, в свете дорожной керосиновой лампы лица их казались утомлёнными, хмурыми и одинаковыми до какого-то мистического неправдоподобия.
После того как они были накормлены и напоены чаем с молоком и солью ( трапеза проходила в полном молчании ), один из них, очевидно старший по чину, сказал:
— Отсюда до монастыря Балган-Улд двенадцать вёрст.
Это был первый буддийский монастырь на нашем пути, настоятелю которого предстояло вручить письмо Бадмаева.
—Да,— сказал я,— завтра. Со мной отправится кто-то из вас?
Ответа не последовало: воины, все трое, спали сидя — они были крайне утомлены…
Письмо настоятелю монастыря Балган-Улд вручил я. Моим проводником был местный пастух, которого привёл один из воинов. Без проводника я бы никогда не добрался до монастыря: он был расположен каким-то удивительным образом — возникал сразу, казалось, из-под земли, в распадке между сопок и, когда мы были уже совсем рядом, исчезал из виду, стоило только отклониться от еле приметной тропы, по которой пробирались наши лошади.
Меня удивило то обстоятельство, что настоятель встретил меня у ворот, приглашения войти за ограду не последовало, мы лишь обменялись молчаливыми поклонами, и я понял, что встреча окончена. Забегая вперёд, хочу сказать, что так происходило во всех монастырях Монголии и Китая, и постепенно я понял, что причиной было не отсутствие восточного гостеприимства, а предварительные встречи наших воинов с верховными иерархами каждого монастыря: люди Бадмаева обязательно оказывались там раньше, чем я, проводили какие-то переговоры и исчезали. Бадмаев не хотел моих более тесных контактов с настоятелями монастырей? Не знаю. Во всяком случае, можно предположить: то, что затевал в Монголии и Китае Пётр Александрович и те люди в русском правительстве, кто разделял его планы, представляло опасную государственную тайну, и мне не дано было проникнуть в неё. Мне было ясно только одно: для настоятелей монастырей было важным, чтобы письма им вручил русский, каковым, очевидно, меня представляли монахам воины.
Впрочем, меня мало заботили все эти тонкости. Я был поглощён целью, которая вела меня через пространства Монголии и Китая, через пески пустыни Гоби. И, повторюсь, удача сопутствовала нам. Сейчас я стараюсь понять себя тогдашнего. Прилив могучих сил ( теперь добавлю: окрашенных в тёмные тона ), ярость, нетерпение: скорее достигнуть поставленной цели. И я всего добьюсь, во что бы то ни стало!
Мир, через который пролегал наш путь, казался огромным, праздничным, притягательным. Поразила пустыня, в которую я попал впервые. Нет, не мёртвые унылые пески или песчаные смерчи, несущие уничтожение и смерть. Пустыня была полна жизни: заросли саксаула, следы неведомых животных и птиц, змеиные тропы, по ночам — крики шакалов, жужжание жуков, а может быть, ночных стрекоз — они глухо ударялись о брезент палатки, и на короткое время жужжание обрывалось; или вдруг рано утром ты выходишь из палатки в пронзительную сухую свежесть — всё розово, расплывчато, на востоке, на горизонте огромным оранжевым шаром висит солнце, а рядом с палаткой стоит верблюд и с ленивым любопытством смотрит на тебя; нет, это не наши верблюды — наши в загоне. Оказывается, по пустыне бродят верблюды, отпущенные своими хозяевами «попастись», как нам объясняли местные жители, то есть нагулять силы. Они уходят от дома на сотни вёрст, могут одичать, но рано или поздно, если в пустыне их не настигнет смерть, возвращаются к своему хозяину. Резкое движение рукой — и верблюд, вздрогнув всем телом, бесшумно исчезает, растворяется в розовости необъятной песчаной пустыни.
