В Новой Зеландии, недалеко от городка Греймут, в местечке, где недавно находилось русское поселение, стоит ржавый немецкий танк «Тигр» T-VI времен Второй мировой войны. Местные рейнджеры только гадают, какая история может предшествовать этому, — каким образом он оказался среди древовидных папоротников?
Разрешению такой загадки, возможно, помогают найденные в Калуге бумаги помещика, графа Житомирского Павла Андреевича, его дневник и вложенные в него письма Фредерика Чарльза Томпсона, англичанина.
Эта история началась еще в 1911 году. События разворачивались в графской усадьбе в Калужской области, где Павел Андреевич увлеченно занимался хозяйством. Но он, возможно, не собирался всю жизнь просидеть в Ушатово, поскольку изучал языки.
1911 год выдался весьма «урожайным» по числу гроз во всем мире. Газеты писали, что наблюдалось немалое количество шаровых молний. Павел Андреевич записал и дневник об «ущербе хозяйству». Недавно построили амбар, и на время в него закатили новенькую коляску, выписанную из Берлина, стоимостью 120 рублей. Шаровая молния раскачивалась перед ним, как фонарь «летучая мышь». Потом заплыла в полуоткрытые ворота и последовала вспышка, высветившая щели между досками, которые, между прочим, «только теперь и стали заметны», — огорчился Павел Андреевич.
И совсем он расстроился утром: распахнул ворота и не нашел экипажа; замер в недоумении, а вперед него проскочила русская борзая, «стоившая также немалых денег», как было написано в дневнике. И она, остановившись на том месте, где стояла коляска, тоже исчезла.
Потрясенный Павел Андреевич запер, тем не менее, ворота, чтобы никто больше не сунулся, и предался размышлениям на страницах дневника, где свое удивление на «неведомое» сочетал с прагматизмом хозяйственника.
«Виновница курьеза, полагаю, шаровая молния. Жаль, что воздействие таковой пока не изучено. На земляном полу, где еще вечером стояла коляска (стоимостью в 120 рублей) — какой-то круг из серого песка. На нем и Люська, хороших кровей сука, исчезла — в неведомое».
При очень осторожном осмотре оказалось: «Круг этот состоит из песка мельчайшего и цвета невиданного. Исчезло и вброшенное мною запасное колесо от кареты, теперь ненужное. И каждый предмет исчезает на этом круге, будто тает как масло на сковородке, да только мгновенно и словно бы над песком. Стало быть, он не зыбучий».
Павел Андреевич осторожно, с самого края перелопатил странный песок и рискнул поднять горсть, которая сразу же пролилась через пальцы: песок был невероятной текучести. Житомирский подул на струйки. Они не развеивались, не подхватывались от дуновения. Этот песок и в ладонях словно бы представлял одну целую массу. Казалось, что отделение части могло быть лишь кратковременным. Павла Андреевича не оставляло чувство края невидимой пропасти. Он положил лопату на границу песочного круга и начал медленно вталкивать ее внутрь. Едва своей большей частью она перешла за край — исчезла. Он заметил, что песок как будто живет своей жизнью • иногда по нему медленно пробегает словно бы рябь. В центре, совсем уже медленно, иногда как бы прокручивался «водоворот».
Павел Андреевич даже перестал считать в дневнике те предметы, которые он, любопытствуя, без сожаления отправлял «в неведомое»; но пожалел о выпавших часах с монограммой, увлекших и золотую цепочку.
«Вещи, если они, конечно, не растворяются как сахар в воде, то очень может быть, даже где-то появляются в своем виде, к недоумению какого-нибудь, допустим, француза или американца».
Далее Житомирский берет вощеный конверт, пишет письмо (на немецком, английском и на французском), в котором излагает то, что происходит в поместье. Он просит отписать в Ушатово того, кто получит это послание, и опускает конверт в песочный круг, как в почтовый ящик.
В 1911 году сэр Фредерик Чарльз Томпсон руководил топографическими исследованиями на берегу Тасманова моря в Новой Зеландии. После грозы недалеко от лагеря он обнаружил невесть откуда взявшийся экипаж: коляска стояла на странном песочном пятне. Никакого следа от колес рядом не наблюдалось. На следующий день прибежала русская борзая, след которой начинался от круга. И в последующие дни Томпсон находил различные вещи. Удивление его сменилось, наконец, раздражением. Поскольку он ни разу не наблюдал возникновение предметов, то сделал вывод, что все это затейливый розыгрыш. И когда на песке оказалось письмо, в котором корреспондент любезно попросил его связаться с Ушатово, — англичанин ответил так: «Я никогда не считал себя смешным человеком и полагаю, что никто не заставит меня считать себя таковым. Не сомневаюсь, что никакого мистера Житомирского не существует, но, тем не менее, я обращаюсь по указанному в письме адресу. За «мистером Житомирским» подозреваю в качестве оппонента не какого-то «русского» а коллег по Географическому обществу, которые вместо того, чтобы заниматься экспедиционными изысканиями, протирают кресла в своих кабинетах. Должен признать, что не умею разгадать эти фокусы. Разумеется, меня не убеждает сказка, которая рассказывается, вероятно, для убедительности, на четырех языках — про графство Ушатово. Доставив мне коляску (кстати, даже и не русскую, а германскую) и всякий хлам, Вы, «граф Житомирский», надеетесь убедить меня в некоем пространственном коридоре, связующем полушария? Это «чудо», которое Вы придумали, вероятно, под хорошую порцию бренди, к коему многие из вас, должно быть от кабинетной скуки, имеют пристрастие. Хотя доставленная русская борзая, в самом деле, откликается на странную кличку «Льюска». Прошу Вас, «мистер Житомирский»: 20 июля в 4 часа утра по вашему времени переправить ко мне — только вам известным способом — живого поросенка. Согласен наблюдать за песочным пятном, чтобы засвидетельствовать «доказательство». Попробуйте еще раз «подложить мне свинью». Если опыт удастся, готов отнестись к нему как к уникальному явлению. Без уважения, которого Вы не заслуживаете. Фредерик Чарльз Томпсон».
